Идеи вашего дома

Мир вещей обновляется все быстрее, заступают новые и новые марки электроплит, холодильников, телевизоров, автомобилей, пылесосов. Куда-то деваются старые, появляются усовершенствованные. Фасоны обуви, детские игрушки, лыжи… Все сменяется, и уже не раз и не два в жизни одного поколения. Светильники, поезда, дома, самолеты… Что уж тут говорить об одежде или шляпках.

Шкафы сменились стенками. Плащи «болонья» — куртками. Вместо патефонов — проигрыватели. Вместо проигрывателей — магнитофоны. Вместо ручек — фломастеры. Вместо граммофонных пластинок — кассеты, их вытеснили диски. Вещи мелькают, появляясь на короткое время, сменяются другими. Мастикой полы натирать нет смысла, если паркет покрыт лаком. Ванные колонки долой, заменим их газовым водогреем. Водогрей долой, заменим его теплоцентралью. Водогрей в металлолом. Туда же старенький «ундервуд», швейную машинку «зингер», электроплитку…

Поломались? В утиль! Чего с ними возиться. Это же не старина, ценности не имеет. Старинные вещи — тем почет и уважение. Подзорные трубы, шпаги, камзолы, фисгармонии — с ними обращение бережное. Их — в музей, руками не трогать, под стекло. Про них рассказывают экскурсоводы. За ними охотятся коллекционеры. Их в каталоги вносят.

Вещи же нашего детства еще не стали стариной. Став ненужными, они не стали старинными и болтаются бездомно в чуланах, кладовках, всем мешая, пока их не выкинут на свалку.

Зимой 1981 года, будучи в Западном Берлине, я пошел на выставку «Вещи и товары 50-х годов». О выставке этой ходило много разговоров, попасть на нее было трудно. Устраивал ее «Музей культуры XX века».

Под выставку отвели какую-то квартиру на верхотуре обычного дома. Мы приехали в девять вечера. В комнатках еще теснился народ. Выставка напоминала лавку уцененных и подержанных товаров 50-х годов. Пластмассовые обручи — что это такое? А, да это хула-хуп! А что это? Господи, они не знают что это — хула-хуп! Его же вертели во всех странах, как ошалелые дергая задом, вертели мальчики и матроны, на эстраде и во дворах, хула-хуп! Но джинсовые ребята посмеивались над глупейшим занятием их родителей. А посмотрите на эту пластмассовую вазу, лебедино изогнутую, на пластмассовый сервиз — тогда их считали чуть ли не шиком. Ха, что за автомобили, какие дурацкие формы. Боже мой, рубашки с отложным воротничком — и это считали красивым, какая безвкусица! Киногерои в таких апашах, с зализанными проборами — до чего ж у них идиотский вид, им только и сидеть за тонконогими столиками, на этих креслицах, где пол застлан линолеумом, это у них считалось роскошью, эпоха Мерилин Монро и первых пылесосов.

Играла музыка тех лет — буги-вуги и прочее старье. Пластинки тяжелые, бьющиеся. Иголки надо сменять. Молодые посетители веселились, примеряя на себя шляпы, пальцем показывали на игрушки тех лет: Бемби, слоненок Джумбо или герой приключенческих фильмов — Ник Книтертон с трубкой и клетчатой кепкой (а у нас когда-то были в моде сыщики — Ник Картер и Нат Пинкертон). Все, что здесь было: платья, кошельки, кофточки, чашки, кинозвезды, игры, бестселлеры, — все вызывало хихиканье, гогот. Некогда красивое превратилось в пошлятину, модное — в безвкусицу, дорогое — в дешевку, избранное — в мещанство, в кич. Почему именно 50-е годы породили такую безобразность? Не десять, не двадцать отдельных вещей, а каждая смешила, одна безобразнее другой, порождала высокомерие, в лучшем случае — снисхождение к примитивности папаш и мамаш, которые могли восторгаться изделиями из пластмассы, могли вешать в своих комнатах красоток, сделанных рельефом на меди, то, что у нас называлось медной чеканкой.

Они потешались, не зная о том, что синие их джинсы появились в эти 50-е годы. Что джинсы были тогда восстанием, так же как восстанием был рок-н-ролл, то есть «качаться и крутиться», то есть свобода движений в танце. Примерно тогда же их мамы стали надевать брюки, это была уже революция. Тем не менее мамы и папы — посетители постарше — смущенно переглядывались. Они чувствовали себя сконфуженно. Далеко не все из этих 50-х покрылось пошлостью, стало смешным и уродливым. Неужели именно 50-е годы выделились из всех прочих? Почему? Ведь когда-то эти вещи казались желанными, с какой радостью покупали этот ужасный пластмассовый торшер в виде лилии. Ради него могли выбросить бронзовую лампу со стеклянным абажуром. Выйдя из моды, вещь теряет престиж, она действует против хозяина. «Вот он какой отсталый, э-э-э, да он, по-видимому, лишен вкуса, а может, у него и денег нет купить модное…» И хозяин спешит избавиться от вещей, уличающих, принижающих его.

Пройдет еще лет сорок-пятьдесят, и для бывших детей, которые росли под этим торшером, он обретет трогательность. Если они, конечно, где-то встретят его. Неужели, однако, он кроме милых воспоминаний способен тешить ласковой прелестью старины? Сегодня, глядя на него, представить это невозможно. И тем не менее это происходит из века в век. Модное, дорогое становится дешевым, теряет привлекательность, покрывается налетом пошлости. Со временем пошлость переходит в уродство, оно растет и делается смешным. Затем забавным… Удивительным… Любопытным… Романтичным… Дорогим… Иногда для этого нужны десятилетия, иногда века. В живописи есть похожие примеры. Картины Беклина, более всего «Остров мертвых», в репродукциях и копиях висели в начале века повсюду: и в Германии, и в России. Пока не стали обозначением мещанского вкуса. Тогда они исчезли. Начисто исчезли. Теперь, спустя три четверти века, в этом модерне появились красота и романтика. Беклина смотрят с удовольствием, так же как Шишкина.

Бьет час, и старую, никому не нужную трость принимают в антикварный магазин. Ставят рядом с когда-то обыкновенным сундуком и тумбочкой. Вдруг оказывается, что старинные вещи похорошели, среди них не видно уродцев. Медный выключатель 20–30-х годов уже стал соблазнительно мил, в парижских витринах выставлены новенькие старинного вида телефоны в деревянных коробках, какие висели на стене довоенного сельсовета.