Перейти к публикации

Чудеса в православии

реальные события в из нашей жизни

Эрика

Рекомендованные сообщения

Отрывок из книги "Остров Божественной любви" о протоиерее Николае Гурьянове с о. Залет

 

Путеводная звезда

Алексей Белов

 

Мой рассказ о старце Николае я должен начать с рассказа о себе, чтобы стало понятно, что для меня значила встреча с ним.

Я родился в семье, не отрицающей веру. Мои родители были повенчаны, меня крестили в младенчестве, но духовного воспитания в семье не было. Однако каждый вечер я видел, как моя прабабушка крестится перед сном, и я, подражая ей, тоже крестился.

В детстве у меня был свой опыт посещения церкви. Из центра Москвы мы переехали в район Медведково, и там, на берегу маленького пруда, куда мы ходили купаться, стоял красивый старинный храм. Мы, мальчишки, иногда из любопытства туда заходили. И я до сих пор помню тогдашнее детское ощущение чего­то таинственного и даже страшного. Но это не такой был страх, как, например, на аттракционах Диснейленда, а трепетный. Веяло вечностью, это было совершенно незнакомое чувство.

Детство и юность мои (я родился в 1958 году) пришлись на хрущевское и брежневское время, тогда о вечном никто и не напоминал. Реакцией на ложь системы стало диссидентство, к духу которого я приобщился в юности. После школы я поступил в архитектурно­строительный техникум, но главным делом там стало занятие музыкой. Мы собрали довольно­таки неплохую группу, и в 19 лет я уже попал на эстраду. Тогда я встретил музыкантов старшего поколения, которые и приобщили меня к диссидентским настроениям. Но, пожалуй, это было не главное. Главным стало увлечение психоделической и философской современной музыкой, прежде всего группами «Pink Floyd», «King Crimson» и т. д. На их фоне вся советская эстрада стала восприниматься как бессмысленная и бесполезная. Так же как та идеология, которой нас пичкали, — пустые слоганы и портреты вождей.

Через несколько лет, когда я стал играть музыку в стиле арт­рока, мне самому пришлось столкнуться с тем, как система перемалывает всякие творческие поиски. Все, что мы делали, воспринималось в штыки. Нашу группу «Москва» сделали «невыездной» (то есть запретили нам выступать) и включили в черные списки. Был период, когда мне пришлось играть в ночных ресторанах. Потом началась перестройка, и в 1987 году мы смогли создать новую группу «Парк Горького». Выступали мы успешно.

В это время я всерьез столкнулся с темной духовностью. Нас стали осаждать всякие экстрасенсы, колдуны. Один такой экстрасенс меня за несколько минут вылечил от тяжелейшего гриппа. Но за все это потом пришлось расплачиваться — несколько раз я попадал в автокатастрофы, навалились жуткие страсти. А однажды я чуть не ушел из жизни. Это был первый серьезный «звонок». Один «продвинутый» парень принес нам попробовать наркотики. Мы тогда не знали, что это такое, а он уверял, что это страшно интересно. И, видимо, он мне «вкатил» такую дозу, что я потерял сознание. А дальше все было как во всех описаниях клинической смерти. Я увидел себя летящим по темному длинному туннелю. А потом летел над каким­то большим городом (потом, когда я приехал в Лос­Анджелес, то узнал этот город). И вот на мрачном темно­сером небе зажглась надпись: «Ты играешь в игры со своей жизнью». И я очнулся.

Мои духовные поиски в то время (что вообще было характерно для нашего поколения) обратились к Востоку. Я с интересом читал книги об аскетическом опыте тибетских монахов. Но, правда, в конце концов разочаровался в итогах этих опытов — человек превращается в стук или в свист… Я думал: «И это все?! Столько усилий, достижений, и все ради того, чтобы просто исчезнуть в конце?»

Потом были годы жизни и довольно­таки успешной музыкальной работы в Америке, в Нью­Йорке и Лос­Анджелесе. Более десяти лет я жил в США. С 1997 года я стал часто бывать в России. Гастроли «Парка Горького» организовывал в то время наш новый российский менеджер Андрей Большаков, в прошлом — руководитель и гитарист известной рок­группы «Мастер». Он был верующим, воцерковленным человеком, и его пример очень на меня повлиял. Через него я получил свой первый молитвослов и попал на свою первую исповедь. После того, как я стал регулярно прочитывать молитвенное правило, я почувствовал, что мои грехи, которые я всю жизнь таскал на себе, словно огромную гору камней, совсем меня придавили, что дальше так жить невыносимо и нужно сбросить с себя эту ужасную тяжесть. Я не хотел, как мне в то время казалось, «исповедоваться на виду у всех» — а вдруг меня кто­нибудь узнает и услышит — и попросил подыскать мне храм подальше от Москвы. Андрей отвез меня в сельский храм неподалеку от города Дмитрова, где меня исповедовал опытный священник, отец Анатолий. Это был настоящий водораздел в моей жизни. Когда батюшка после моей часовой исповеди накрыл меня епитрахилью, я почувствовал, что меня как огнем всего насквозь прожгло и не стало той горы грехов, которая меня так давила. Батюшка благословил меня причаститься. Я тогда совсем не понимал, что это такое. Думал, что это обряд какой­то. Но вот после того, как я, причастившись, вышел из храма на улицу, я почувствовал, что весь мир переменился и я все вижу по­новому. Вернулось то ощущение праздника, которое я знал только в детстве. Мне тогда было уже сорок лет, а я чувствовал себя младенцем и только повторял: «Это правда, это не ложь».

Для меня началась совершенно новая жизнь. Я стал постоянно ходить в храм, причащался каждую неделю, постился, очень много молился. И, конечно, очень много читал. Потрясающее впечатление на меня произвела книга о Серафиме Саровском. Это было первое прочитанное мною житие, и оно меня буквально поразило, я очень полюбил этого святого. Потом я прочел жития Оптинских старцев, жизнеописание Серафима Вырицкого, который подвизался уже в двадцатом веке… И сам собой возник вопрос: а есть ли в наши дни такие люди? Есть ли старцы?

Это не было праздным любопытством. Просто мне хотелось увидеть плод духовный. Я, на пример, встречал плоды трудов и таланта в музыкальном мире — общался с великими музыкантами. Глядя на них, я знал, куда идти, на что ориентироваться. Так и тут, в духовной жизни, — мне нужна была путеводная звезда, спасательный круг, маяк, ориентир. Я понимал, что самому в себе мне не разобраться, необходим человек, который бы увидел меня насквозь, сказал бы, что делать. Тогда меня уже стал мучить вопрос: а тем ли я занимаюсь, угодно ли Господу мое творчество? И я стал просить в молитве встречи с таким человеком, со старцем.

Но каким­то странным образом все уже условленные встречи и поездки расстраивались. Люди, которые обещали меня отвезти на остров к отцу Николаю, о котором я тогда уже слышал, как­то вдруг исчезали. У Господа были свои планы. Дело в том, что, когда я молился и просил послать мне духовника, я просил еще и о том, чтобы Бог послал мне суженую. Мне было уже сорок лет, семьи у меня никогда не было, и я даже не представлял, что это такое. Один из исповедовавших меня священников однажды сказал мне: «Ты еще не готов. Вот когда придешь в нормальное состояние, тогда ты ее и встретишь. А сейчас ты ее даже узнать не сможешь».

Прошло несколько месяцев после этого разговора, и вот звонит мне Андрей Большаков и предлагает на следующий день сходить в Данилов монастырь, где должно было состояться перенесение мощей Саввы Сторожевского. Я согласился. Утром просыпаюсь — ну никуда мне неохота идти вообще. Времени — половина восьмого, спать хочется безумно — музыканты ведь народ поздний. Какой уж тут монастырь… К тому же я и не знаю вовсе, кто он такой, этот Савва Сторожевский. Андрей сказал лишь, что это ученик Сергия Радонежского, и все. Так зачем мне это дело? Может, лучше выспаться, отдохнуть?

Но тут я вспомнил один случай, который у нас был на, казалось бы, безнадежных гастролях, когда мы приехали в один город и там нам сказали: «Народ вы не соберете. К нам тут иностранные знаменитости приезжали и то не могли собрать народ». А мы везли с собой трейлеры с дорогой аппаратурой, за перевоз, за аренду нужно было расплачиваться. Так что можно было здорово прогореть. И я решил: утром встану рано и пойду в храм. Помолюсь Николаю Чудотворцу. А утром мне тоже ужасно вставать не хотелось. И я уже стал засыпать после звонка будильника, как вдруг почувствовал, что кто­то меня как будто острыми пиками в пятки тычет. Я встал, побежал в храм. И тогда все устроилось чудесно — и промокшая под дождем аппаратура заработала, и народа целый стадион собрался.

Я все это вспомнил и решил: «Не хочу опять пиками в пятки». А потом вдруг словно какой­то голос внутри говорит: «Надо идти». И я отправился в Данилов монастырь.

Три часа простоял на службе, которую совершал сам Святейший Патриарх. Когда служба закончилась, я приложился к мощам преподобного Саввы Сторожевского, вышел из собора и отправился в маленький храм на территории монастыря, чтобы заказать поминовение о здравии. У меня папа тогда умирал от рака легких, совсем уже плохо себя чувствовал. И пока я писал записки, процессия с мощами торжественно проследовала мимо, вышла за ворота, потом все уселись в автобус и отправились в Звенигород. Праздник кончился, а со мной так и не произошло ничего особенного.

Я подал свои записки, вышел из церкви и собрался идти домой. Вдруг тот же внутренний голос говорит: «Иди в главный храм». Я думаю: «Зачем, ведь я же только что простоял там три часа, что мне еще там делать?» Вернулся в собор. Там, конечно, уже все разошлись, только две бабушки сидели на лавке, да монах чистил подсвечники. Я походил от иконы к иконе, помолился, приложился к мощам святого благоверного князя Даниила и решил, что пора уходить. Вышел из храма, стал спускаться по лестнице, и в это время меня окликнул женский голос:

— Алексей? — я посмотрел налево и увидел двух девушек.

— Алексей, — говорю. А сам думаю: «Это, наверное, мои какие­то подмосковные родственники, которых я забыл».

А одна вдруг говорит:

— Белов? Из «Парка Горького»?

— Да.

— Ну, здравствуйте! А меня Оля Кормухина зовут.

— Очень приятно, — отвечаю.

Я это имя слышал однажды, лет за десять до нашей встречи. Когда в конце восьмидесятых блеснули самые первые Олины записи, наш вокалист Коля Носков восхищался: послушай, какая певица интересная появилась, голос такой мощный, прямо как у Тины Тернер. Я послушал — действительно здорово. Не помню уже, что это была за песня, какие слова, музыка. Осталось лишь общее впечатление — очень сильный, профессиональный вокал...

Мы вышли из Данилова монастыря, и я предложил вместе попить кофе. И пока мы разговаривали, я почувствовал, что встретил очень близкого мне человека. Как­то тепло внутри стало. Я сказал, что очень хочу попасть на остров Залит к Николаю Гурьянову. На что Оля ответила:

— Так это мой духовный отец.

Я обрадовался, говорю:

— Слушай, отвези меня к нему!

А она:

— Хорошо, но нужно сначала взять благословение.

Тут же Оля стала звонить на остров к тете Нине, которая была как бы связной с батюшкой. И просит ее:

— Тетя Нина? Сходи, пожалуйста, к батюшке, возьми благословение нам с рабом Божиим Алексеем приехать. И попроси погоды.

Через некоторое время позвонила эта самая тетя Нина и говорит:

— Все в порядке, батюшка благословил, приезжайте. И погода тоже, сказал, будет.

Ехать на Залит мы собрались только через две недели. Небо было затянуто тучами, температура около +10°. Но когда добрались до острова, внезапно потеплело до +25°. И все пять дней, что мы провели у отца Николая, погода просто радовала — солнышко светило, тепло было как летом, хотя на дворе уже стоял сентябрь и из Москвы мы выезжали под проливным дождем. Я тогда понял, что значит «попроси погоды».

Нужно еще сказать о том, что произошло за те две недели до нашего отъезда к батюшке. Я отправился на гастроли и попал в Нижний Новгород. Ходил там по храмам и монастырям. Зашел в один монастырь на берегу Волги. Хотел купить икону, но в лавке того, что я искал, не оказалось. Меня послали в иконописную мастерскую. Прихожу, а там такая девушка сидит и икону Спасителя пишет — глаз не отвести! Настоящая Аленушка — голубоглазая, с русой косой, молитвенная. Я спросил, можно ли эту икону купить. Она сказала, что икона готова будет через несколько часов. Я сказал: «Ну, вот и хорошо. Я тогда после концерта зайду». С концертом были искушения, я опаздывал и застал ее, когда она уже уходила. Купил икону, рассказал о том, что к старцу Николаю собираюсь, ее пригласил.

Ну, в общем влюбился. Так с ее образом в душе и уехал. В Москве Ольге об этом рассказал. А она как раз родом из Нижнего и говорит мне: «Не волнуйся, будет наша. Настоятель монастыря — мой кум». С этим мы и поехали на остров.

Еще в поезде, когда мы только подъезжали к Пскову, Ольга спросила:

— Слушай, а ты вообще­то понимаешь, к кому собрался? Ведь старец не просто так говорит, через него Господь может открыть Свою волю о тебе. Готов ли ты исполнить то, что услышишь?

Я подумал и говорю:

— Да, готов.

— А если отец Николай скажет идти в монастырь, пойдешь?

— Пойду.

— И музыкой заниматься бросишь?

— Брошу.

Этот Олин вопрос был из тех, что меня давно мучил. Я хотел точно знать — не повредит ли моей душе ремесло, которым я занимаюсь?

…Мы вышли из лодки на остров и тут же увидели старца, который стоял у храма на берегу, беседовал в церковном дворе с людьми, приехавшими раньше нас. И когда мы наконец подошли к батюшке… Помню, что я не смог смотреть ему в глаза. Это была вся Вселенная, яркое­яркое, ослепительно синее небо. А еще старец смотрел на меня, как на человека, изрезанного на куски, видимо, он увидел в этот момент всю мою жизнь…

Я спросил старца: угодно ли Богу мое ремесло? И услышал в ответ: «Угодно, угодно». И не было в его ответе никакой оценки рок­музыки в целом. Просто он видел мою душу, мое отношение к творчеству, стремление не согрешить, сочиняя… Это был ответ мне, и только мне. Потому что я знал людей, которые погубили себя, занимаясь рок­музыкой. Но ведь погибнуть можно на разных путях, гибнут и альпинисты, и художники, и моряки… Даже простой рабочий может пойти вразнос, спиться и умереть от водки. Не в профессии тут дело, а в нашем отношении к ней, к ближним, к Господу, да и к себе тоже. Уже потом я часто слышал от батюшки, что любой труд может быть благодатным, если заниматься им честно и с любовью к людям. А тогда, в первую встречу, он лишь сказал с улыбкой: «Угодно». Но в этом коротком слове я увидел всю свою жизнь.

Ольга спросила, кто ее небесные покровители. Решил спросить и я. И тут впервые встретился с прозорливостью батюшки и понял, что он видит меня насквозь.

В Житии преподобного Серафима Саровского я прочитал о том, что тот, кто будет постоянно читать Богородичное правило, будет находиться под Ее покровом и защитой. И стал читать его про себя.

Об этом я никогда никому не говорил и ни разу в жизни не произнес молитву вслух. Это была тайна, которой я не делился даже с самыми близкими людьми. И вот когда я задал ему вопрос о небесных покровителях, он поднял глаза к небу и запел: «Богородице, Дево, радуйся, Благодатная Мария, Господь с Тобою…» У меня слезы к глазам подступили — для батюшки тайн не было.

Когда я стоял перед батюшкой, в душе моей по­прежнему был образ той голубоглазой Аленушки. И я хотел старца спросить о ней, но молчал. И вдруг батюшка на меня показывает и спрашивает у Оли:

— Слушай, а это не твой муж?

Она отвечает:

— Нет.

Тогда он ко мне повернулся и указал на нее:

— А это не твоя ли жена?

Я растерялся, говорю:

— Нет, батюшка, не моя.

Тут он и сказал:

— Венчайтесь.

И после этого образ Аленушки как­то сам собой во мне растаял. Хотя слова батюшки нас потрясли. Мы ведь с Олей и знали­то друг друга всего две недели. За это время общались лишь по телефону, если не считать нашей встречи в монастыре. И вдруг слышим от старца – венчайтесь! Батюшка посмотрел на нас, перепуганных, растерянных, засмеялся и говорит:

— Ну ладно, ладно, идите, погуляйте вон по бережку…

И мы отправились гулять по острову. Погода стояла удивительная. Там ведь вообще очень красиво, на Залите. Светило солнце, ветерок шелестел листвой… Мы шли и все повторяли: «Ну и пошутил отец Николай…» Хотя чувствовали, что это не просто шутка. И вдруг я услышал все тот же мой внутренний голос: «Ты просил Бога о суженой, ты просился к старцу — вот тебе все сразу! А ты опять недоволен».

И я решил: если это и в самом деле воля Божия — пусть будет так. Мы с Ольгой стали встречаться, много общались, присматривались, старались лучше узнать друг друга… Через восемь месяцев мы повенчались. Я старцу за это благодарен на всю жизнь. Потому что вижу, что нет конца познанию того человека, которого тебе дал Бог. Почти каждый день ты познаешь в другом человеке, в своей половинке, что­то новое, хорошее, и познанию этому нет конца. Это было точное попадание. Теперь я понимаю, что никакой другой жены мне не нужно было, что я дождался, получил то, к чему шел всю жизнь.

По благословению старца мы купили на Залите небольшой домик, чтобы быть поближе к нему, и все свободное от выступлений время проводили на острове. Все самые важные моменты в нашей жизни были связаны с батюшкиными советами, благословением, молитвенной помощью.

Прежде всего я благодарен батюшке за моего папу. Как я уже сказал, мой папа долго болел, у него был рак легких. Батюшка благословил его причастить, как только вернусь с острова. К нам домой приходил один батюшка, бывший музыкант, отец Алексей. Я ему позвонил, попросил прийти и причастить папу. Он сказал, что сейчас уезжает, приедет через неделю, тогда и придет.

Видимо, надо было не дожидаться, а вести любого батюшку. У папы часто были приступы, он задыхался. Я обычно маме в таких случаях говорил: «Давай молиться!» Мы молились, и ему становилось легче.

И в последний раз мы так же поступили. Но мама бежит ко мне: «Лучше не становится. Совсем плохо». Тогда я пошел в комнату к папе. И вижу такую картину: у него открылось видение духовного мира, и он страшно напуган. Видел он явно не ангелов, и был в ужасе. Силы его оставляли, он склонялся, закрывал глаза, мама махала полотенцем, он опять открывал глаза и буквально цепенел от ужаса. Надо сказать, что этот ужас почувствовал и я. Почувствовал, что отрылась бездна и что моя молитва как наперсток теплой воды для холодной реки. Как бы я ни молился, все это мгновенно проглатывается и уносится в бездну. Чувствую, что как бы опереться не на что — я ничем своему отцу не могу помочь. Тут я вспомнил об отце Николае, у которого мы побывали десять дней назад. И я про себя прокричал: «Отец Николай, помоги!» Не успел я еще до конца проговорить последний слог, как у нас в комнате произошло некое движение. Наверное, если бы лежали листы бумаги, они бы закружились по комнате — я явно видел и чувствовал порыв воздуха, как будто тут стоял невидимый танк и он развернулся и ушел. И в это же мгновение папа затих и стал склоняться. А я вдруг ощутил мир, мир необыкновенный. Исчезла бездна, исчез леденящий холод, и все наполнилось теплотой и покоем.

В это время приехала «Скорая помощь», и врачи констатировали: жить осталось несколько минут. Мама ушла звонить, вызывать спецтранспорт. А я остался вдвоем с папой и думал: «Может быть, я с ума сошел? Ведь это мой папа умер, а я чувствую мир. Непоколебимый». Я дернулся внутренне: может, что­то не так? Проверил себя. Нет, мир непоколебимый.

Тут мама пришла: «Все, машина выехала. Надо его приготовить».

В то время, когда я его стал укладывать, у него открылись глаза. И я увидел в них такое выражение, которого никогда не забуду. Это были глаза годовалого младенца, которому показали сразу тысячу Дедов Морозов. Такой восторг! Даже у детей постарше такого уже не бывает.

И из этих глаз струился такой свет, золотистого, радужного цвета.

Все это я связываю, конечно, с отцом Николаем. Когда я приехал в следующий раз на остров и встретил батюшку, он стоял в окружении людей, прощался с ними, как всегда это делал, стихами. А когда он стал уходить, я его окликнул: «Батюшка!» Он приостановился, смотрит на меня серьезно. Я говорю: «Батюшка, спасибо вам за папу». Он смотрел на меня обычным взглядом, но когда я произнес эти слова, с его глазами что­то случилось, как будто что­то зажглось в них, расширилось, углубилось, они вмещали всю Вселенную. В этом взгляде было столько скорби, выразить это словами невозможно. Он мне кивнул, как бы принимая мою благодарность, и пошел дальше.

Потом мы встречались со старцем много­много раз. Иногда по два раза в неделю ездили на остров из Москвы. Дом наш стал странно­приимным. Мы продолжили традицию прежней его хозяйки Евдокии. Она много лет принимала паломников на острове, десятки человек у нее размещались — в тесноте, да не в обиде.

И мы стараемся принимать у себя людей. Потому в нашей памяти сохранились не только случаи проявления святости старца, с нами связанные, но и то, что нам другие люди рассказывали.

Мы со старцем говорили не так много, но это и не нужно было. Старец мог в пяти словах дать руководство на всю жизнь, объять прошлое и будущее. Иногда в поезде едешь, а уже все твои проблемы разрешились. Однажды я повез к батюшке моего двоюродного брата. Отец Николай, пока мы ехали, явился ему во сне и сказал все, что надо было делать. Он тогда не принял на веру этот сон, и когда мы приехали, он задал ему свои вопросы, и старец повторил слово в слово то, что он слышал во сне.

Был у меня один смешной случай. Я, как неофит, очень много читал духовной литературы в то время. И очень много мечтал. И вот я прочитал, что святые видят мысли человека. Необязательно им задавать вопросы вслух — они и так все слышат. Я решил это проверить на старце Николае. Приехал, как всегда стою в очереди, все вопросы задают, старец отвечает. А я подхожу, молчу, а про себя думаю: «Батюшка, помолись, чтобы Господь даровал мне молитву, такую, как у тебя». Батюшка смотрит на меня: «Ты все?» Помазал меня и отпустил. Приезжаем мы домой, я уже забыл про это дело. Мы тогда жили с Олей в разных местах. Утром просыпаюсь, встаю на утреннюю молитву. Беру молитвослов, произношу буквально два слова и не выдерживаю, сажусь на стул, потому что я ощущаю себя птенцом, которому в крылышки дали заряженную Царь­пушку. И от птенчика зависит только одно — сказать: «Пли!» Но я понимал, что неизвестно, что потом от этого птенчика останется, потому что отдача от такого выстрела будет громадной. Тогда я понял, что нельзя прыгать через ступеньки. И только сказал: «Господи, прости меня! Батюшка, прости меня! Пусть все будет так, как было. Пусть птенчик останется птенчиком».

В следующий приезд Ольга меня убедила в том, что мне нужно проситься к старцу в духовные чада. Говорила, что это целый обряд, что раз она его чадо, а нас благословили венчаться, то и мне пора становиться чадом батюшки. Вот мы приехали на остров, я подхожу к отцу Николаю и говорю: «Батюшка, а можно мне за вас как за духовника молиться?» Я слышал, что кому­то на этот вопрос он отвечал: «У тебя есть духовник». А мне он сказал: «Молись, молись, я люблю, когда за меня молятся». Я достал у кого­то молитву Богородице за духовного отца и выучил ее наизусть. И по вечерам после молитвенного правила перед сном стал ее читать. И вот в один из вечеров читаю я эту молитву, и вдруг прямо посредине нее стоя засыпаю. Вдруг меня кто­то как тряханет изнутри! Открыл глаза, вижу: стоит передо мной батюшка в монашеской мантии, в епитрахили, очень на преподобного Серафима Саровского похожий. Этот было одно мгновение, и он исчез. Проходит месяц — та же история повторяет в точности до подробностей. Но после случая с папой для меня это было неудивительным. Это был пример того, что чудеса существуют. Господь мне показал, что святому человеку все возможно — недаром святитель Николай являлся людям в разных местах при жизни на большом расстоянии. Так и с батюшкой было.

Мы были свидетелями такого случая. Однажды на острове поднялась страшная буря и вдруг мгновенно затихла. А когда мы подошли к келье батюшки, то его келейница сказала, что шел смерч, батюшка вышел, перекрестил, и все рассыпалось. А потом оказалось, что он мальчика от смерти спас. Этот мальчик вышел рыбачить на большой лодке и во время смерча он мог бы погибнуть, разбиться на этой лодке.

Батюшка вообще спасал людей от смерти не один раз. Так было с нашей дочкой. В младенчестве она очень тяжело переносила высокую температуру, у нее начинались судороги. И вот однажды судороги были такие сильные, что у нее запал язык и началась асфиксия, она уже синеть начала. Тогда я про себя закричал: «Отец Николай, помоги!» И язык вернулся на место, она задышала ровно.

Мы много слышали рассказов об исцелениях по молитвам батюшки. К нему привозили безнадежно больных, а возвращались они с острова здоровыми. Особенно запомнился случай, который произошел с одной женщиной из Ивановской области. Ее маленький сын (или племянник) по незнанию и баловству попал ей в глаз ручкой с чернилами, глаз воспалился. Она стала ходить по врачам, никто не мог ей помочь. Говорили, что нужна операция, и она поехала на остров за разрешением этого вопроса. Приехала, попала во дворик и вместе со всеми паломниками подошла под батюшкино благословение. Помазалась иерусалимским маслицем и спросила про операцию. А старец ей по­псковски, с особым выговором ответил: «Ня нада». Батюшка стал уже уходить, и вдруг сорвал яблочко с дерева у дома, обернулся и кинул его в народ, через забор, на довольно­таки большое расстояние. Яблочко это попало женщине прямо в больной глаз. А батюшка еще спросил:

— В кого я попал?

Женщина отозвалась:

— В меня, батюшка.

— А ты возьми это яблочко и съешь.

Так она и сделала. А потом почувствовала, что глаз у нее не болит. Сняла повязку — глаз чистый, все прошло!

Так же говорят, что батюшка митрополита Питирима (Нечаева) исцелил от сахарного диабета. Когда они разговаривали в домике батюшки, отец Николай вдруг говорит владыке:

— Откройте рот!

— Батюшка, у меня диабет!

— Ничего, открывай рот.

И кладет ему в рот ложку за ложкой сахарный песок (он вообще любил сладким угощать, медом, сахаром). Владыка испугался:

— У меня диабет!

От такой дозы сахара действительно можно было умереть. А старец пока владыка этот сахар пытался проглотить, все приговаривал:

— А ты говоришь: «диабет»!

Так произошло исцеление. А еще он дал владыке с собой пирожки для его больной сестры.

Был такой случай. Однажды на остров привезли бесноватого монаха. Валентина Васильевна, когда ей нужно было куда­то уйти, запирала калитку и входную дверь. И в тот раз она ушла, заперев старца. Только она ушла — бесноватый перепрыгнул через высокий забор. Люди, видевшие это, испугались за старца, потому что знали, что дверь в домик такая, что ее и ребенок может выбить. Побежали скорее к домику, заглянули через забор и видят, что во дворе лежит какая­то бесформенная масса. А из­за запертой двери слышен голос старца: «Мишенька (это был строитель, который батюшке много лет помогал), посади его на лавочку». Потом, когда дверь открыли, он подошел к болящему: «Ну, не очень я тебя сильно задел?» Такой силой обладал старец!

Вообще у каждого человека была своя история с батюшкой. Наверное, можно было бы записать десятки тысяч таких историй. Потому что на остров приезжали именно десятки тысяч людей. Особенно тяжелые времена были, когда по благословению псковского владыки батюшка стал принимать толпы паломников. В день приезжало до пятисот человек, и батюшка всех принимал, выслушивал, благословлял. Ему было девяносто лет, а он часами выстаивал на больных ногах, принимая людей.

Он молился за каждого, кто к нему подходил. Молился по ночам, и тогда невидимый духовный мир становился видимым. Нам рассказывал один из охранников батюшки, как однажды среди ночи к нему прибежала старшая келейница и позвала его к домику. Когда он пришел, то услышал, что под кельей батюшки в полу или в земле раздаются такие звуки, как будто сталелитейный цех работает. Он был в ужасе, а она сказала: «А у нас всегда так. Каждую ночь». Келейница сказала, что один раз она услышала ночью сильный удар в стену, а утром, войдя к батюшке, увидела, что один из его посохов с железным наконечником вонзился в стену, а на стене остался мокрый след.

Помогал старец островным жителям и своей молитвой, и материально. Все, что ему привозили, он раздавал. А на деньги кому­то дрова купит или еще с какой­то нуждой поможет справиться.

Батюшка всего себя людям отдавал, не жалел. Однажды он из­за нас пальцы себе отморозил. Мама моя рассказывала, как однажды мы задержались в храме, а она вместе с одной девочкой вышла из храма и пошла вместе со старцем к домику и все старалась его задержать. А он ей говорит: «Я их ждать не буду». А все­таки стоял, ждал и потом говорит: «А вот Оля с Алешей бегут». Мороз тогда был тридцать градусов. И он ради того, чтобы нас благословить, терпел его, так, что даже пальцы отморозил.

Еще рассказывала наша знакомая монахиня Арсения, у который на острове живет сын. При ней на остров приезжал афонский монах Герасим, живущий в уединении в пещере на Афоне, подвижник и молитвенник. Он по благословению старца помазывал народ, так как батюшка в это время лежал и не мог встать. Потом мать Арсения увидела его стоящим у часовни Николая Чудотворца на берегу. Он горько плакал, почти рыдал. Она подошла к нему и спросила, что случилось. А он ответил: «Вы не знаете, кто здесь живет. Я много видел в своей жизни подвижников, но такого второго старца нет на земле. Он зрит Пресвятую Троицу. Ему бы жить и жить, но из­за вашего эгоизма Господь его скоро заберет». Действительно, через год батюшка отошел в Вечность. Может быть, даже меньше, чем через год.

Такие же свидетельства о святости старца я получил на Афоне и в Иерусалиме. У всех монахов, с которыми мы встретились, были фотографии старца. Все его очень почитали. Когда мы были на вечерней службе в Хиландаре, в сербском монастыре, духовник принимал у меня исповедь.

Я решил ему подарить фото отца Николая, так как взял с собой целую пачку, чтобы дарить людям. Он взял фотографию, посмотрел и сказал: «Отец Николай!» И убрал фотографию к себе в шкафчик. Потом я узнал, что духовники некоторых афонских монастырей, в том числе отец Тихон из Хиландаря, приезжали на остров к батюшке Николаю. Для меня это было поразительно. Ведь Святая Гора — центр сосредоточения монашеского опыта более тысячи лет. Можно сказать, что это «институт старчества», здесь возросло много старцев, в том числе современных. И вот с Афона монахи ехали на какой­то далекий остров в России, чтобы увидеть святого.

Еще вспоминаю, как мы однажды были на Афоне в келье, которая принадлежит болгарскому монастырю Зограф. Вместе с ее насельниками Евгением и Виктором (они отец и сын) мы отправились к одному почитаемому греческому старцу, который одновременно был портным, обшивал весь Афон. Его келья находилась недалеко от Андреевского скита. Вот мы пришли к нему, Евгению нужно было заказать у него облачения и еще задать какие­то вопросы.

На стене у старца висели большие дореволюционные портреты Царя­мученика и Царевича Алексея. Ребята стали задавать вопросы старцу, тот по­гречески очень эмоционально им отвечал. А у ребят был портрет старца Николая, и отец его почему­то вынул и положил его на стол. Когда этот очень эмоциональный духовник увидел портрет старца, он вдруг неожиданно замолчал, взял портрет, сказав: «Это мое», и быстро ушел. Это было очень сильное впечатление.

Господь сподобил нас побывать у старца за три недели до его кончины. До этого мы очень долго не видели старца, он был в затворе. И вот неожиданно, когда мы вместе с другими людьми стояли у домика, келейница нас позвала и сказала: «Пройдите». Мы вошли в келейку батюшки и сразу упали на колени. Я таких людей никогда не видел! С чем сравнить не знаю. Старец был весь как мрамор. Белоснежный, кожа была такого же цвета, как и волосы. Потом я вспомнил о том, что нам говорили, что тело батюшки пять лет не видело воды, а от него всегда исходило особое тонкое благоухание. Мы провели с батюшкой минут сорок. Он кормил нас очень вкусным зефиром в шоколаде и спрашивал: «Нравится пряник, вкусно?» Пропел нам «свою песню»: «Прошел мой век, как день вчерашний…» Поцеловал нас. Мы вышли и идем по дорожке, а впереди идут два брата — близнецы­монахи из Питера, Кирилл и Мефодий. Тут выбежала келейница и кричит: «Кто тут Кирилл и Мефодий? Идите сюда». Батюшка их увидел и позвал. Такова была его прозорливость.

В эту последнюю встречу батюшка дал нам духовные ориентиры, простился с нами, но показал, что он уже в таком состоянии, что всегда будет нас видеть и слышать. И теперь проходят годы, мы вспоминаем те или иные слова старца и только сейчас начинаем понимать, почему он так говорил, что значат его слова.

Например, как­то мы, начитавшись книг о страстях, решили спросить старца о том, какие у нас страсти, с чем нужно бороться. Мы думали, что сейчас старец нам откроет что­то потаенное, нам самим невидимое. А батюшка вдруг взял и назвал три страсти, которые, казалось бы, давно уже меня оставили. Я еще подумал: «Да, это уже все в прошлом». И вот прошло время, года два или три, и эти страсти накинулись на меня с такой силой, что раньше и не снилось. Только по молитвам старца удалось избавиться от того, что он задолго до этого предвидел.

Старец помогает нам и после кончины. Вот какой случай произошел с нами через три года после его ухода. Нам очень хотелось попасть вместе на Святую Землю, но как­то не получалось. Однажды мы спросили у старца, попадем ли мы в Иерусалим. «Попадете, попадете», — ответил старец. И, показав на маленького Олиного племянника, добавил: «И его с собой возьмите». Через три года после кончины старца, в 2005 году, наша поездка наконец состоялась. Нас неожиданно пригласил один серьезный человек со второго канала российского телевидения присоединиться к их группе. Мы взяли с собой племянника Сашу, как батюшка и благословил.

Приехали мы накануне Пасхи, и в Великую Субботу, как и все паломники, устремились к храму Воскресения Христова, чтобы быть там в момент схождения Благодатного Огня. Так получилось, что я смог пройти вместе с телевизионщиками чрез первый кордон израильской полиции, а Оля с племянником осталась с другой стороны. Ее и еще примерно триста человек паломников полиция отсекла от входа и пускать не хотела. Я попробовал по­английски поговорить с офицером, упрашивать его. Но он мне ответил, что меня сейчас отправит к жене, а ее не пропустит.

И тут я вспомнил, что ведь батюшка же нас благословил на эту поездку и возопил про себя: «Отец Николай, миленький, помоги! Видишь, Ольга там застряла». Через минуту Ольга с мальчиком стояли рядом со мной, в полном недоумении. Ольга рассказала, что неожиданно к их галдящей толпе подошел удивительно красивый офицер в белом кителе, показал на нее пальцем и сказал по­английски: «Ты, подойди». Он велел полицейским пропустить ее, а потом скрылся. Это было настоящее чудо!

А потом стало понятно, почему батюшка благословил взять Сашу. Когда мы попали в храм, нам удалось встать близко к Кувуклии, Саша же попал прямо на ее крышу, рядом с окошечком, в которое Патриарх протягивает свечи с Благодатным Огнем. И Саша первый получил от Патриарха Огонь и потом всем его передавал.

Однажды моей маме открылся тот образ острова, который не виден обычному взору. Она в первый раз поехала с нами. По дороге она очень боялась, потому что знала, что старец святой. И вот еще по пути снится ей сон. Она видит озеро, а вода на нем особенная, и прямо по воде дорога пролегает и стоят столбы, которые освещают ярким светом эту дорогу. И она во сне думает: как же эти столбы прямо на воде стоят, и как это мы прямо по воде едем? А потом видит свет, который освещает храм на берегу. И она поняла, что это отец Николай указывает людям дорогу. По морю житейскому к Острову Любви.

 

 

Господь пути поправит…

Ольга Кормухина

 

С начала расскажу о себе. Первый мой осознанный приход на исповедь произошел в 1992 году. И это был священник, который хорошо знал старца Николая. Мне вообще очень повезло с наставниками в жизни. Священник, у которого я впервые исповедовалась, буквально сразу посоветовал мне поехать к отцу Николаю, так как у меня были важные жизненные и духовные вопросы, которые мог разрешить только старец. Но я не восприняла это тогда. И впоследствии священник, ставший моим духовником, также благословил меня поехать к Батюшке, но только спустя несколько лет меня, буквально зажатую со всех сторон неразрешимыми проблемами, прямо­таки вынесло на берег острова Залит к ногам старца.

Я благодарна моим духовникам. Конечно, я делаю ошибки, конечно, я падаю, но они научили меня не отчаиваться, вставать сразу после падения, каяться и не углубляться в обрядовую сторону. Учили главному — смотреть, что мешает любви и простоте. Тому, о чем постоянно отец Николай говорил: «Где просто, там ангелов со сто, где мудрено — ни одного». Главное в жизни — не мудрить.

У меня были ситуации, когда я обращалась к отцу Николаю с вопросами, которые в миру я не могла бы озвучить. Я говорила ему просто, то, что на душе лежит, ну, например, могла сказать о зависти: «Меня жаба задушит, если другой певице дадут мою партию», а он только смеялся: «Не задушит». Это не была свобода, довольно тесненько все было, но это была именно простота, без ненужного мудрования.

Это, кстати очень важно для людей искусства, когда есть опасность «уехать», перестать быть собой, с собой разъехаться. Особенно это наглядно в шоу­бизнесе, когда человек становится популярным и рождается некий фантом, которому все поклоняются. И может так случиться, что он сам себя начнет отождествлять с этим фантомом. Поверит, что он и тот, кому поклоняются, — это одно и тоже. А на самом деле это не ты, это некий сегмент в тебе, который «усекла» публика, который она обожествила и поклоняется. И так можно потерять себя настоящего.

Я, когда заметила эту опасность для себя, решила уйти из шоу­бизнеса. Поняла, что если я не отодвину от себя это, то меня разорвет. Мне всегда было важно остаться самой собой. Как сказал один священник: «Кормухина с кровью, через терния продирается к самой себе». Потому Господь, наверное, был милостив и помогал всегда — из­за этого стремления быть собой.

Так Он мне открыл дорожку к старцу — никаких препятствий не было. Помню, как мы приехали в первый раз. Вечером благословились со всеми вместе. А с утра раненько я одна побежала к нему. Бегу и читаю псалмы по дороге, которые знаю наизусть. И про себя прошу: «Отец Николай, ты мне сейчас так нужен. Так нужен, ты меня, пожалуйста, прими». Мужчина навстречу идет: «Вы к батюшке?» — «Да». — «А его уже заперли». Его келейницы запирали и уходили, чтобы народ не ломился.

Но я не поверила. Бегу и опять прошу: «Батюшка, ты мне так нужен, прими меня». Подбегаю к домику, вижу — толпа стоит. А над людьми видна батюшкина скуфеечка. Значит, он тут, не ушел!

Сердце забилось у меня, как у кролика, вот­вот выпрыгнет. Вошла я во дворик, повернулась, чтобы калитку закрыть, а когда обернулась, вижу: дорожка уже расчищена, люди все расступились и меня пропускают. Отец Николай сказал тем, кто его окружал: «Пустите ее, это ко мне». Не видя еще меня, духом провидел — это меня настолько поразило!

Это было так, как я читала в житиях святых. И при этом так легко и просто. Батюшка взял мое сердце, оно как будто на ладонь к нему выпрыгнуло и там навсегда осталось. И сейчас я знаю, что никто его не заменит. Мы имели встречи со старцами, и знаем (хотя, может быть, так грешно говорить), что никто с отцом Николаем не сравнится по той силе воздействия, по той силе утешения и вразумления, которыми он был наделен. Одним взглядом, особым выражением лица он мог сказать больше, чем сделали бы многие слова, целые тома поучений. Он был как рентген, который все освещал в твоей душе. Причем вылезали такие вещи, о который ты и сам не подозревал, не хотел признаться в них. Есть такие вещи в нас, о которых мы лукаво думаем: «Да как­нибудь это рассосется». А как раз эти­то вещи и есть самые главные наши проблемы, и старец помогал это увидеть, внушить, что не рассосется. Это и надо врачевать в первую очередь.

Когда я подошла к старцу, первое, что он мне сказал, было: «Ну что ж ты так долго?» Я думала, что он имеет в виду, что поздно пришла, проспала. Отвечаю: «Батюшка, простите, проспала, наверное». А он не об этом говорил. Ведь мне еще в 1992 году мой духовник сказал: «Тебе нужно к отцу Николаю». А я все не ехала. Приехала только в 1997 году. Пять лет — это долго. Только потом я поняла, что это значит. Может быть, и жизнь моя по­другому сложилась бы. Может быть, и не надо было мне тогда бросать мою работу, потому что первое благословение, которое мне дал старец, было: «Пой». – «Батюшка, что же — на эстраде петь?» — «Пой».

Но я думаю, что когда Господь видит, что ты что­то ради него делаешь, то если даже ты ошибаешься, Он исправит. Как батюшка говорил: «Господь пути поправит». Главное, чтобы ты видел конечную цель. Видел, что ради Господа ты все делаешь.

А почему меня отправляли к старцу? У меня уже было два неудачных брака, и я думала о монастыре. Мне было тридцать семь лет, когда я приехала к старцу, и потому я была уверена, что о каком­то новом замужестве думать не приходится. Я хотела получить от него благословение на монастырь. Хотя мне было страшновато, что я не справлюсь, но решимость у меня была непоколебимая. Я решила, что если старец благословит, то я «ничто же сумняшеся» пойду в монастырь. Поехала я на остров, потому что мне нужно было решить квартирный вопрос — брату многодетному нужно было все имущество передать.

На самом деле я все уже распланировала. Думала: сейчас я со старцем решу насчет квартирного вопроса, а потом уже приеду благословляться в монастырь. Получается, что я не просто распланировала свою жизнь, а волю Божию распланировала. Вот что страшно и смешно одновременно. Смешно, потому что над собой остается только посмеяться в этом случае.

И действительно, по молитвам старца с квартирой все устроилось, а через месяц­полтора я поехала брать благословение в монастырь. Поехала я вместе с друзьями.

Надо сказать, что в это время у меня были две серьезные проблемы — курение (я никак не могла бросить курить, хотя и очень хотела этого) и еще мне нравились вкусные спиртные напитки. Я, можно сказать, «кайфовала» от изысканных ликеров, ромов, вин и ничего не могла с собой сделать. Я была настроена при помощи старца с этим кончить. Но перед этим решила отвести душу — купила бутылку вкусного дорогого ликера «Мисти» клубника со сливками. Выдула ее всю в поезде, потому что понимала, что это моя последняя бутылка. Написала исповедь на многих листах. Но блок сигарет «Мальборо» себе оставила. Бутылку выбросила, а сигареты оставила. И со всем этим багажом я направилась к отцу Николаю брать благословение на монастырь.

Утром мы пришли к старцу: «Можно нам причаститься?» — «Можно, только поисповедуйтесь». Мы поисповедовались, причастились, опять идем к батюшке. Вот подходим мы к домику, видим, люди вокруг старца кучками собрались, мы к ним присоединились. А он бегает между людьми и спрашивает: «Пьешь, куришь? Пьешь, куришь? Пьешь, куришь?» А меня не спрашивает. Я думаю: «Ведь это моя проблема. А меня он не спрашивает». Я хочу сказать, а не могу. Чувствую, что бес мне рот заткнул. Просто натурально это чувствую. У меня вены на шее надулись, а я не могу ни слова сказать. Но чувствую, что если я сейчас не скажу, то мне конец. Просто конец. И все! Я напряглась из последних сил и взмолилась: «Господи! Помоги мне!» И тут же закричала: «Батюшка! Я пью, курю! Ненавижу себя за это!» А он, как будто ждал этого, подбежал ко мне, перекрестил рот и говорит: «Все. Больше не будешь». И действительно, это было 19 июля 1997 года, с тех пор я не принимаю ни спиртного, ни сигарет.

Был у меня такой случай. Как­то после концерта мы с моим администратором зашли к моему брату, у меня ключи были от его квартиры. А так как их дома давно не было, то у них на кухне было хоть шаром покати. Я нашла только лекарственный состав: алое, кагор и мед. И решила: «Ну, хоть для сладости положу в чай». Не успела я один глоток сделать, как меня начало выворачивать. А подружка моя смеется: «Ну, тебя отец Николай здорово закодировал!» Самое удивительное то, что у меня даже и тяги к спиртному с тех пор нет.

С курением было сложнее. Я, чтобы справиться, руки занять (потому что в курении важна моторика — руки всегда заняты) стала закручивать консервы. Утром ходила на рынок, все закупала, а потом крутила банки, как сумасшедшая, три недели. Мне потом моя сноха беременная спасибо сказала. Но, конечно, если бы не молитва батюшки, не справиться было бы. Я ведь после того, как он меня благословил не курить и не пить, пять дней просидела у его ног. Буквально сидела у лавочки, держала его валенок и говорила: «Батюшка, мне страшно. Все вернется».

А он говорил: «Ничего не бойся». И теперь, когда я вижу курильщиков, то всех уговариваю: «Миленький, бросай!»

А после того я уже стала спрашивать о монастыре, хотя слова этого не произносила. А спросила так: «Батюшка, благословите меня жить в чистоте». Он меня хлоп по щеке и говорит: «Венчайся. Будешь венчаться. Муж вернется и венчайся». Я в ужасе: «Господи, помилуй, не дай Бог». И про себя еще думаю: «Какой муж, первый или второй? Ни того, ни другого не хочу».

А батюшка улыбается и говорит: «А жених какой благочестивый будет!» Потом только я поняла, что Алексей тогда еще был в Америке. Через полгода он вернулся в Россию, я думаю, что это его батюшка вытянул из Америки.

Самое удивительное, что он и имя его мне предсказал прикровенно. Правда, как нормальная умная ослица, я поняла это только на восьмой год после того, как эти слова были сказаны. У меня день рождения 1 июня, и в тот год он приходился на постный день. А гости у меня ожидались разные, не все верующие, я решила на день перенести празднование. И думаю: «Надо в календарь посмотреть». И вижу — память совершается святителя Алексия, митрополита Московского. О, значит именины моего мужа сразу после моего дня рождения! И тут я вспоминаю, как однажды восемь лет назад мы стоим у батюшки. Народа еще нет. Никто еще не приехал к батюшке, только мы — местные, несколько человек, стоим у калитки. Мы так любили эти тихие часы: с батюшкой можно было и пошутковать, и попеть. Он очень любил петь. Я иногда скажу: «Батюшка, давайте споем!» Или он сам скажет: «Давайте споем!» И сам запоет: «Архангельский глас…» Он очень любил особый распев: «Радуйся, благодатная, Господь с Тобою…» Часто пел «Господи помилуй» своего сочинения по­эстонски, «Кирие элейсон» по­гречески.

И вот в одно такое тихое утро стояли у батюшкиной калитки местные женщины. Кстати скажу, что он их иногда не благословлял, за то, что в штанах ходят. А они хитрили: внизу «треники», а наверх юбку оденут. Батюшка в ответ на их просьбу помолиться говорит: «А я звать­то вас как забыл». Они в ответ ему тоже шуткой отвечают: «А мы тоже забыли, батюшка». — «Ой, вспомнил». И называет мужские имена каждой из них — «Петр», «Константин», «Владимир» — это все имена их мужей. Так он обличал, что они чин нарушают. И я тогда спросила тоже: «Батюшка, а я кто?» — «Митрополит». А подруга моя говорит: «Да она игуменья, батюшка. По­смотрите, какая». — «Митрополит». Так Бог мне послал Алексея, а батюшка это заранее видел.

Алексей уже рассказывал, как мы познакомились, а я расскажу свою историю.

Получилось так, что подружка моя влюбилась в певца одного. А я считала, что они не совместимые люди. Повезла ее к отцу Николаю. И он ей сказал: «Не сомневайся, это твой суженый». «Ну, — думаю, — ладно, раз батюшка сказал, значит так и есть». А у самой все равно сомнения — ну так уж они не подходят друг другу! А старец, видимо, это прозревая, пред тем, как мы уходили, по спине ее постукал: «Свекрови­то нет у тебя. Счастливая». А у того человека недавно мама умерла. И он тем самым подтвердил еще раз — он и есть суженый.

Нам посоветовали пойти к архимандриту Даниилу в Даниловский монастырь на исповедь, потому что сказали, что он берет эстрадных. А то ведь тогда священники от нас шарахались.

Я слышала, что нужно семь акафистов святителю Николаю прочитать, чтобы он устроил замужество. И я вместе с подружкой читала все семь дней акафист. В тот день, когда мы в Данилов собрались идти, у меня температура была 38, но я решила, что ради друга надо идти, выпила жаропонижающее. Туда должна была прийти одна знакомая и подвести нас к отцу Даниилу.

И вот мы приехали, а я от температуры в какой­то прострации — ничего не понимаю, что вокруг происходит. Вижу — патриарх идет, большая процессия, ковчег с мощами несут и поют: «Преподобне отче Савва, моли Бога о нас». А я, надо сказать, очень почитаю преподобного Сергия Радонежского, в первый раз сознательно к святыне, к его мощам в Троице­Сергиеву Лавру ездила. А преподобный Савва — его ученик. Я так обрадовалась! Но почему­то вспомнила батюшкино благословение о замужестве и опять про себя думаю: «Как я этого не хочу! Да ну, опять все эти заботы. А если по­христиански, то нужно в послушание идти: «Господин мой» и прочее (я тогда уже начиталась всякой правильной литературы), а я так не могу, не умею». Такая брань внутри меня была почти год. И вот я стою посреди Данилова монастыря и вдруг внутри меня голос: «Ну, преподобный Савва, давайте мне мужа. Все, я согласна». Прямо так и сказала. Почему я именно в этот момент об этом вспомнила? Не знаю.

И вот мощи унесли, мы поискали отца Даниила, нам сказали, что его нет, он уехал. Мы решили уходить, вышли за ворота. И вдруг, я ничего не говоря, разворачиваюсь, и бегу обратно. Сама не знаю, почему.

И вот, как только мы вошли в храм, я увидела Белова. А до этого я была просто влюблена в его музыку. Но знакомы мы не были. Хотя столько было поводов для знакомства, общий круг общения был. Но не было воли Божией. А я все­таки подспудно думала о нем.

Итак, стою, смотрю, как Белов себя будет в храме вести, то есть насколько он воцерковленный. Думаю, подходить к нему не буду. Говорю: «Оля, пойдем приложимся еще к мощам». И вдруг мы оказались совсем рядом с Беловым, а я опять думаю: «Нет, подходить не буду. Опять этот рок­н­ролл, разговоры все эти. Ничего этого не хочу. Зачем мне это искушение?»

Конечно, я не думала при этом ни о каком замужестве. Я вообще, уже смирившись, что будет какой­то муж, была уверена, что это будет человек какой­то другой профессии, чтобы никак это не было с прошлым связано.

И вдруг в этот момент мне говорят: «А вот это — отец Даниил». Мы подошли к нему, договорились об исповеди. Он на меня очень внимательно посмотрел и благословил.

После этого мы вышли из храма и прямо­таки столкнулись с Беловым. А я до этого все­таки решила: «Если есть воля Божия, то мы познакомимся». Но ведь я, можно сказать, три знака получила. Три раза от него отходила и все равно рядом оказывалась. Тут уж я к нему подошла и сказала: «Вы Алексей Белов? А я — Ольга Кормухина».

Повенчались мы весной 1999 года и через три месяца, я, очень волнуясь, стала спрашивать или клянчить у отца Николая: «А детки у нас будут?» — «Будут, будут. Если мальчик — то Анатолий, если девочка — Анатолия». Так он время рождения нашей Тошки предсказал.

Я очень почитала преподобного Серафима Саровского и решила, что мне надо паломничать в Дивеево, клянчить у преподобного ребенка. Но нужно на это взять благословение у батюшки. Я звоню моей «связной» тете Нине и прошу ее: «Спроси у старца. Надо ли мне ехать. И внимательно слушай, что он скажет: «Бог благословит», «Благословляю» или «Хорошо, хорошо». Я к тому времени уже была научена, что нужно внимательно слушать, что батюшка говорит.

Перед паломничеством в Дивеево было со мной такое: я впала в страшный духовный ступор. Вроде ты и не болеешь, но делать ничего не хочешь и не можешь. Душа как мертвая. Вообще вся ты как мертвая. Как будто тебя нет. Непонятное состояние. Маета какая­то, как будто тебе что­то хотят сообщить, а ты не слышишь, не понимаешь. И в таком состоянии я прилегла, а напротив меня иконостас домашний. И я чувствую упорный взгляд, устремляю глаза в эту точку и вижу, что на меня смотрит преподобный Серафим. А надо сказать, что старец Николай очень почитал преподобного Серафима. Он все время его поминал. Как­то его спросили: «Ведь ваш небесный покровитель святитель Николай, а почему вы о преподобном Серафиме все время говорите?» — «Потому что мы с ним духовно близки».

И после этого взгляда преподобного Серафима я говорю Алексею: «Все, я поняла. Меня зовет преподобный к себе». Он посмеялся: «Ну, это все “бабьи догоны”. Попостись, антидор утром съешь и все пройдет». А я говорю: «Нет, вот увидишь, завтра утром будет какой­нибудь знак». Так и было. Утром рано — звонок в дверь. Мы никого не ждали. Открываю — стоит наш знакомый иеромонах отец Климент из Ивановской епархии и говорит, хитро улыбаясь: «А я не один, а я с преподобным». И достает точно такую же, как у нас, икону преподобного Серафима. Вот я Алексею и говорю: «Видишь, какие “бабьи догоны”?»

Вот тогда­то я и решила через тетю Нину батюшкино благословение спрашивать и просила ее запомнить в точности ответ. А батюшка сказал: «И Бог благословит, и я благословляю. А пути Господь поправит». Потому что у меня уже в голове было — с поезда в Арзамасе сойти и идти пешком до Дивеева. Крестный ход обычно бывает двадцать пять километров, идут два дня с остановками, а я решила идти шестьдесят за один день, чтобы успеть на престольный праздник — 1 августа.

И вот я приехала в Арзамас. Зашла в собор, простояла час на службе, взяла благословение, набрала просфор, святую воду в путь и пошла на просфорах и святой воде. Прошла двадцать километров и вот — «ноженьки мои неможеньки». Ступни распухли, босоножки давят. Хорошо, что у меня были ножницы, я ими босоножки разрезала и пошла дальше.

Надо сказать, что я в Дивееве раньше бывала не один раз. Но всякий раз «по­мажорски», бегом, на машине. И однажды нас в Дивееве одна женщина спросила: «А как вы сюда приехали?» — «На машине». — «А к Серафимушке­то надо пешком, лапоточки стоптать, так он сам сказал». Потому я и решила идти пешком. Я поняла, что это знак. Я верю в такие знаки, чтобы мне ни говорили.

И вот, когда я босоножки разрезала, я и говорю (так по­простому, знаю ведь, что слышит): «Ну что, преподобный, считается, что я лапоточки стоптала по дороге к тебе? Примешь меня?» Но потом еще десять километров прошла на «Богородичном правиле». А потом ноги вдруг встали, и все. Не могу двинуться с места. Ноги болят дико, слезы градом, но даже не от боли, а от обиды на то, что я не смогла пройти до конца. И тут я вспомнила слова старца: «А Господь пути подправит». И молюсь: «Божия Матерь, прости меня Христа ради, не смогла я дойти. Но, если Ты принимаешь мой подвиг, дай мне знак». И еще прибавила: «Но Ты знаешь, что я недоверчивая, так что лучше дай мне два знака». И только я так помолилась, как вдруг машина, едущая со стороны Дивеева, останавливается, дверца открывается: «Вы в Дивеево?» А следом за ней через секунду вторая машина останавливается. Я сажусь в первую машину. А ребята в ней меня спрашивают: «Простите, а вы не Ольга Кормухина?» — «Ребята, а как вы меня могли узнать­то?» — «Да вот узнали».

Они довезли меня до монастыря, я с трудом вылезла из машины. Еле плетусь, как инвалид ноги переставляю. И тут встретила свою костюмершу. Их целая бригада, все на дорогих машинах прикатили. Мы пошли к северному входу, а там толпа стоит, казаки никого не пускают. Наши стали продираться, а я отстала. Они стали кричать казакам: «Пустите, это с нами». А я слышу в себе голос: «Смирись». Да еще и подумала: «У нас православные так за святыню бьются, что задавят, если в эту толпу лезть». И отошла к левой двери. Стою там одна. Молюсь преподобному, вернее, разговариваю, прошу ножки исцелить, чтобы Литургию отстоять. Ну, думаю, и не важно, что не приложилась, он ведь здесь, и так все слышит. Стою себе, и вдруг опять внутри голос: «Приготовься. Владыка идет». Ну, думаю: «Что это такое? Что это значит?»

И вдруг казаки всю толпу отстранили от мощей. И именно в левую дверь входит митрополит Николай, благословляет меня, за ним иконы несут, я ко всем прикладываюсь. Такая благодать, что меня аж зашатало. Поняла, что это меня преподобный утешил. Больше мне ничего и не нужно.

А дальше — больше. Встали мы в очередь к мощам. И вдруг монахини казакам говорят: «Вы посмотрите, человек немощный, с больными ногами, помогите ей. Приложите ее к мощам».

И не успела я опомниться, как чувствую, что лицом уже на раке с мощами лежу.

Потом меня бережно подняли, отвели в сторону. Наутро я была как новая. Всю службу отстояла, и настолько ощущалось, что Богородица была там. Особенно когда митрополит перед чудотворной иконой стоял. Ощущалось, что он не просто перед иконой стоит, а Сама Матерь Божия здесь. Вместе с хором я всю Литургию пропела, там было много песнопений, которых я не знала, но мне как будто кто­то помогал. Я все пропела на одном дыхании. И была такая благодать, я не побоюсь такого слова: «страшенная».

И вот мне нужно уезжать. Тороплюсь на поезд — завтра Пророк Илья — и вдруг такой ливень, я промокла до нитки, еле поймала машину, кое­как попала в вагон. Приезжаю, и тут буквально через день приезжает отец Климент со своей келейницей Алевтиной, которая была непростая, с прозорливостью. Мы с ними собрались на их машине ехать к отцу Николаю. Мы идем, и вдруг меня как­то качнуло, а Алевтина говорит: «Кормухина понесла». А когда мы приехали к отцу Николаю, он нас так помазал, как при соборовании. Мы еще думали, что это значит, что он нас так освятил?

То есть зачатие произошло сразу же после паломничества к преподобному Серафиму. А родилась дочка ровно через девять месяцев — в мае. И крестили мы ее, как батюшка благословил, сразу же после того, как мы вышли из роддома, на третий день после рождения. Это был день мученика Анатолия. Так мы ее и назвали. Как батюшка благословил — Тошей, Анатолией.

У батюшки не было никаких мелочей, которые не были бы открыты его прозорливости. Батюшка показывал, что ему все открыто, и укреплял, укреплял, укреплял нас. Ты только иди в том направлении, которое он указал, и все будет хорошо. Хотя бы шаг сделай в этом направлении, а там тебе помогут.

Я это, между прочим, ощутила и во время родов. Батюшка сказал: «Иди, но только делай все по­простому». И я пошла по месту жительства, не пошла в эти суперклиники, а сидела везде в очередях. Все, как у всех.

И за время моей беременности врачиха, которая меня вела, почти воцерковилась и была потрясена, что все развивается идеально. У молодых так не бывает. Потом меня напугали кесаревым сечением. И мы поехали к батюшке. А он был очень болен — у него был герпес, воспаление тройничного нерва, воспаление седалищного нерва. Он мучался дико! Никого не принимал. Но мы все­таки поехали. И вот стоим у калитки, ждем, когда выйдет Валентина Васильевна.

А она не выходит. На улице мороз, я замерзла уже страшно, говорю Леше: «Пойдем домой». Не успели мы дойти, я говорю: «Пошли скорей назад». Он говорит: «Да ты что? Давай отогреемся». — «Пошли быстрее». И вот мы бежим, смотрим, останавливается машина у домика, выходит келейница, мать Николая. Я ей все рассказываю, реву. Она говорит: «Подожди». Ушла в домик, выходит с Иверской иконой Божией Матери, дает мне ее и передает слова старца: «Батюшка сказал, что все будет хорошо. Она тебе поможет». А я думаю: «Почему Иверская?» И стала вычислять, когда я буду рожать, какие мне сроки ставили. А потом в календаре посмотрела, что Иверская празднуется во вторник Светлой Седмицы. И говорю: «Леш, я знаю, когда я буду рожать, — это будет с 1 на 2 мая, когда начнется первая монастырская пятичасовая служба, тогда я и рожу». Кто мне это сказал, откуда я это знала? — только так и было.

Наш районный роддом внезапно закрыли на мойку, и мне пришлось­таки идти к знакомому врачу. Оказалось, что именно с 1 на 2 он дежурит. И именно в начале шестого утра 2 мая я родила дочку. При этом такая деталь: Леша начал читать акафист в пять утра, а когда он его закончил, то позвонил доктору: «Доктор, а может пора?» Доктор ко мне с вопросом идет, а девочка уже на свет появляется. Он даже сказал: «Ну, какое послушание отцу. С точностью до минуты». Самое удивительное, что нам поставили три десятки по состоянию здоровья и выписали на следующий день. И тут я еще вспомнила, как батюшка, когда я в очередной раз просилась в монастырь, хлопнул меня по щеке: «А ребеночка­то как же?» — «Батюшка, какой ребеночек!» И вот он появился. Даже когда батюшка был в затворе, ее брали к нему в келью, он ее благословлял, держал на руках. Выходила она все время с подарками от батюшки. А потом она до семи лет прожила на острове. Только когда в школу в первый класс настало время идти, мы вернулись в Москву.

Если все вспоминать, связанное с батюшкой, то и недели не хватит. И не все ведь расскажешь. Тут нужно всю свою жизнь в подробностях рассказывать. Как я однажды пришла к батюшке, жалуюсь: «Вот у меня проблема, которую я никак не могу решить». А он мне говорит: «А зачем ты тогда­то сказала такому­то человеку то­то и то­то? Вот за это потерпи теперь». Как в житиях святых прямо. Он имя назвал, все слова повторил. Показал, что такое чистая совесть. Какими внимательными нужно быть!

У меня был такой случай. Хотя меня батюшка благословил уже венчаться, но я все­таки его несколько раз искушала: «А может все­таки в монастырь?» — «Нет, венчаться». — «А что же мне тогда делать, петь опять?» — «Пой». Тут я задумалась: «Что же петь? Ведь не рок­н­ролл же, как раньше? Наверное, надо какую­то классику. Хорошо бы с оркестром». И тут вдруг такое роскошное предложение мне — звонят из Министерства культуры и говорят: «Вам предлагают петь с оркестром Федосеева Бертольда Брехта “Семь смертных грехов”». Я думаю: «Вот это да! Чудеса, стоило только подумать — и сразу все исполняется! С оркестром, — и каким! С дирижером – мировой величиной!» Звоню батюшке и спрашиваю благословения. Батюшка ответил: «Делай, дело хорошее». Я тогда еще не понимала значения этого ответа. Что это вовсе не благословение, а попущение моей воле — это я считала, что дело хорошее. И батюшка благословил, и молился, чтобы я сама все потом поняла.

И вот беру я партитуру, читаю. И вдруг вижу слова, про которые сразу понимаю: «Нет, это я петь не могу». Что же делать? И петь такое не могу, и отказываться жалко, думаю: «Отдадут другой певице — меня “жаба задушит”». Спрашиваю батюшку, а он говорит: «“Жаба не задушит”. Не отдадут». Так и вышло. Концерт, можно сказать, уже в последнюю минуту отменили. Оказывается, «Лукойл» обещанные деньги не дал — и все лопнуло. Так и я не пела, но и другая певица не пела тоже. Это была хорошая школа, тренинг. Пройти через попытку выполнить свою волю и что­то понять.

Еще была подобная же ситуация. Я однажды решила написать рок­оперу о княгине Ольге. И говорю батюшка: «Я буду петь хриплым голосом, пока Ольга язычницей была, а потом, когда она уже стала христианкой, своим высоким голосом буду петь». И он так же ответил: «Делай, делай. Дело хорошее». Уже либретто начали писать. И тут у меня вдруг ступор наступил. Приезжаю к батюшке: «Не получается, батюшка. Думаю, как это я святую буду играть?» Тогда он говорит: «Ну конечно. Ну что это — она святая, а ты будешь про нее “тру­ля­ля”?»

Когда я сама до этого дошла, тогда только батюшка и открыл волю Божию. Вернее, не сама дошла, а по его молитвам. Он вообще учил думать. Он учил самим принимать решение. И это очень здорово. Потому что раньше было так, надо мной даже смеялись: «Кормухина на каждый чих благословение берет!» И я отвечала: «Да, на каждый чих, чтобы не повредиться». А батюшка учил, чтобы не на каждый чих благословляться, но и самой думать.

Незадолго до смерти батюшка передал нас другому духовнику, но связь со старцем мы постоянно чувствуем. Ведь он взял меня в духовные чада по­настоящему, соблюдая чин. Я трижды называла свое имя, он меня трижды спрашивал. А потом сказал: «Раба Божия Ольга, Оленька, беру тебя в духовные чада».

Это было вечером, а утром, я помню, я бежала к нему: «Это правда, что вы взяли меня в чада свои?» А спросить стесняюсь. А он взял меня за кичку из волос на голове и говорит: «Мои волоски, мои. Ты сама мне их отдала».

Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Маришка-мартышка

Предлагаю поделиться чудесами в нашей обычной повседневной жизни - когда вы просили у святых отцов или у Господа помочь в чем-то и помощь поступала.

Могу привести пример из своей жизни. Буквально сегодня ходили сдавать с малышкой кровь в поликлинику. Сами знаете, что это такое - куча мам-пап с детьми, много народу и т.д. Так вот, идем мы в поликлинику и я про себя говорю - Николай Чудотворец, помоги побыстрее сдать кровь, помоги не стоять долго.

Что вы думаете? Приходим, а там принимают 2 лаборантки и мы прошли минут за 10, хотя очередь была большая.

 

А еще случай - я стала бояться ездить на машинах, особенно на такси - еще с беременности, да и теперь трясешься с ребенком ездить. А ездить надо. Едем мы к нашим друзьям, дорога лежит через нерегулируемый перекресток, через который правда страшно ехать - там всегда машины со всех сторон. Я у Господа попросила, чтобы мы доехали в целости и сохранности. В итоге подъезжаем к перекрестку, я верчу головой в разные стороны - ни там, ни там нет машин!!!

 

Вот такие чудеса.

Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Не знала куда написать,решила сюда,побывали в святом месте,вот история:"

Трутнево. Богомзданные пещеры

 

s_20090403222516.jpgСельская святыня, именуемая местными жителями Пещёркой, расположена в северо-восточном Причудье, в нескольких километрах от берега Чудского озера. Лет 200-250 назад хозяин здешних земель помещик (Трутнев?) решил построить мельницу на речушке, протекающей недалеко от деревни и впадающей в речку Куна. Началось капитальное строительство плотины из валунов, кирпича и т.п. В один из дней строители, придя на место работы, с удивлением нашли разрушенным все то, что они до этого строили. Строительство было начато заново, еще более основательно. Однако в одну из ночей история повторилась, и труды строителей были уничтожены вторично.

 

Помещик, имея твердое намерение осуществить задуманное, в третий раз приказал начать строительство на том же месте. Днем плотина строилась, а ночью ее охраняли мужики, сидящие в засаде. Строительство шло успешно, как вдруг в одну из ночей раздался страшный грохот, и плотина в мгновение рассыпалась. Мужики, выскочившие из засады, сначала не увидели никого, однако потом заметили, что по долине реки идет женщина в белом одеянии и ведет за руку младенца также в белых одеждах.

s_20090403222654.jpgПройдя вниз по руслу до излучины речки, женщина и дитя вошли в стену ущелья. Видение закончилось, оставив в полном недоумении всех его свидетелей. Утром о случившемся было доложено помещику, и тот пожелал лично осмотреть место ночных событий.

 

Придя к плотине, он увидел ее полностью разрушенной, как и в предыдущие разы. Вдруг кто-то из присутствующих заметил на одном из камней, лежащих в воде, следы. Один след большой, как от обуви взрослого человека, и несколько маленьких, младенческих, от босых ног, причем один из них такой четкий, что видны даже пальцы.

 

Увиденное еще больше озадачило присутствующих. Желая получить добрый совет, помещик обратился к старым людям. Те ему сказали, что, судя по последним событиям, строить на этом месте нельзя, потому что место святое, а женщина с младенцем была не кто иная, как Сама Матерь Божия с Иисусом Младенцем.

 

Новое место для строительства плотины было выбрано на 200 метров выше по течению, где она и была построена, а первоначальное место стало почитаться, как место явления Матери Божией.

s_20090403222829.jpgНедалеко от камня со стопами в склоне долины находится небольшая естественная пещера глубиной 2-3 метра, которая, как пещерный храм, во все времена принимала богомольцев. Рядом с пещерой в нескольких метрах бьют родники.

 

Описанные события произошли в 6-ю пятницу после Пасхи, и с тех пор до 50-х годов нашего столетия каждую 6-ю пятницу к месту явления стекалось огромное количество народа и духовенства. Трутнево относилось к Кунестскому приходу (д,Кунесть расположена на бурегу Чудского озера в 9 км от Трутнево).

 

Ежегодно на 6-ю пятницу из Кунести шел Крестный ход до Трутнево и обратно. Он сливался с Крестными ходами из Прибужи и др.мест. Среди прихожан есть те, кто участвовал в этих Крестных ходах и рассказывают, что иногда процессия растягивалась на 3 км. Ширины сельских дорог, идущих по полям, для движения людей не хватало и, поэтому, в месте от дороги посевы вытаптывались. Но никого из хозяев полей это обстоятельство не огорчало, поскольку всякий раз вытоптанные хлеба поднимались.

 

И как только во времена советской власти не пытались этот камень перевернуть, откатить из ручья, ничего не получилось, только болезни настигали борцов с камнем. Известны чудеса исцеления от камня со святым следом Богородицы, а каждую шестую пятницу по Пасхе совершается из Ветвенника православными со священниками Крестный ход в честь Божией Матери."

 

 

Очень благодатно там,может вдруг кому пригодится...

Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Спасибо,давно мечтаю там побывать.Надо поискать информацию как туда добрать?Это сколько часов езды от Пскова?

Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Спасибо,давно мечтаю там побывать.Надо поискать информацию как туда добрать?Это сколько часов езды от Пскова?

мы за 1.20 доехали,это не доезжая Гдова за 14 км,там будет указатель на Трутнево 4 км,и там более подробно нужно на карте смотреть до строящегося храма,а пещеры вниз, лесенка.

Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Красиво там, тихо, спокойно, умиротворенно даже, и при этом на душе светло и радостно :good:

Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Архивировано

Эта тема находится в архиве и закрыта для публикации сообщений.



×
×
  • Создать...